Цена свидания

Девушка не знала о том, каким страшным бизнесом занимается ее любимый человек…

Я редко приезжаю в родной город. Ненадолго. Суета, дела. Посижу с мамой на кухне: что нового, кто женился, кто родился? Прогуляюсь по знакомым улочкам — где же наши клены?

Меня окликнули. На пороге магазинчика стоит пожилая женщина. Усталое лицо, из-под косынки выбились пряди седых спутанных волос.

— Что смотришь, подруга? Не узнаешь? — голос из детства. Всматриваюсь в посеревшие веснушки:

— Таня? Таня Савченко?

Неужели это она, рыжая Танька, самая веселая, самая неугомонная, самая популярная девчонка нашего выпуска? Мы страдали, спали на маминых бигудях, покупали на толкучке ленинградскую тушь для ресниц — одну на всех, прятали от мам помаду и выпрашивали рубль двадцать на дешевенькие сережки. И все только для того, чтобы стать красивыми, чтобы мальчишки обратили на нас внимание, чтобы не стоять у стенки на школьных танцульках. А они все равно вертелись вокруг Таньки, млели от ее рыжих кудряшек-растрепок, писали стихи и ходили на головах в надежде услышать ее смех. После окончания школы я встретила Таню только один раз, когда во время студенческих каникул залетела на денек проведать родителей. Она гуляла с дочкой на новой детской площадке. Беленькая кудрявая девочка лет трех деловито копала в песочнице новеньким совочком. На голове огромный бант — как диковинный цветок, платьице в немыслимых оборочках. Нынешние Барби — просто замарашки рядом с нею.

— Красавица моя, ты только посмотри. Кира, ты видела еще такую красивую девочку? А умничка какая! — Танька таяла от умиления. А в кругленьком животике ждала своего времени еще одна девочка. Или мальчик. В те времена мы еще не знати, кого посылает нам Бог. Танька погладила свой животик. — Вот, мы пока

что у мамы поживем, она помогать будет с малышами. А папочка нам на новую квартиру зарабатывает.

Жизнь кружила нас дорогами. Ветер доносил обрывки новостей. Мы учились, женились, некоторые — разводились. Потом женили детей. Провожали в последний путь уходящих родителей. О Тане неизменно говорили с некоторой завистью — столько счастья выпало одному человеку. Всю жизнь везет…

— Я отпрошусь у хозяина, подожди меня. Поболтаем.

Мы сидим на шатких пластиковых стульях в летнем кафе. Таня курит дешевую сигаретку, отхлебывает пиво из кружки. Я пиво не люблю. А минералка теплая и выдохшаяся.

— Что же не спрашиваешь, как живу? Видишь, какая я стала? — сдернула с головы косынку. Где же твои безумные кудри, рыжая Танька? Но я отвечаю:

— Расскажи сама. Что хочешь. Что можешь. О чем — не больно.

— А если больно — все? — еще одна сигарета вспыхивает зловещим глазом. — Ты помнишь мою Любочку? Мою старшенькую… Помнишь?

— Беленькое чудо с бантиком? Ну, конечно же, помню.

Молчание темно-серое, вязкое. Висит над столом, давит на плечи. А потом она начинает говорить. Так, словно долго ждала, чтобы, наконец, освободить сердце от душной немоты.

«Я вышла замуж рано, сразу после школы. Мы с мужем любили друг друга. Родили двух дочек. Поработали немного на Севере, заработали прилично.

Переехали поближе к югу, купили трехкомнатную квартиру, машину… Девочки росли здоровыми, красивыми, воспитанными.

А однажды Любочка не вернулась домой с дискотеки. Подружки сказали, что видели, как они с другой девочкой сели в иномарку. Ей было девятнадцать, она только что приехала на летние каникулы после первого курса института. Счастливая, окрыленная. По секрету сообщила сестренке, что влюбилась в потрясающего парня, взрослого, у него свой бизнес. Правда, она пока не знает, какой. Но он ее тоже, кажется, любит. Катюшка, младшая, мне все, конечно, разболтала, но мы делали вид, что секрет остается секретом.

Мне очень не хотелось отпускать ее в тот вечер на дискотеку. А она была какая-то особенно взволнованная, как пишут в романах — «трепетала от восторга». Дура я, дура. Почему не послушала свое сердце?» Таня прервала свой рассказ, сходила еще за пивом.

— Ты не думай, я вообще-то не пью. Просто в горле сохнет.

«Мы бросились в милицию. Объявили розыск. Дневали и ночевали в милиции, нам пытались помочь. Правда-правда, они пытались найти девочек. Ничего. Никаких следов. Я искала Любочку сама. Город не очень большой, но всяких дискотек и баров много.

Ходила по барам днем и вечером, расспрашивала людей. Мне часто отвечали грубостью, или вовсе прогоняли, или

смеялись, или предлагали… разное. Я бродила по окрестным лесопосадкам, вдоль железнодорожного полотна. Иногда проходила за день до двадцати километров. К счастью, у меня была работа по схеме «сутки — трое», это давало возможность искать, не бросая работу.

Прошло лето, осень, наступила зима. Муж начал пить. Катя замкнулась в себе, из дому почти не выходила, из школы — домой. Она училась с каким-то осатанением, словно хотела отгородиться от горя, неожиданно свалившегося на нашу благополучную семью.

Я поняла, что милиция уже давно никого не ищет. Следователь жевал слова, накручивал бессмысленные фразы одна на другую. Я требовала продолжать поиски, просила плакала. Я-то знала, чувствовала душой, что моя девочка жива. Он хмуро смотрел в окно на серый день. Спросил:

— Вы Петра Кривошею знаете? Из пятого дома, это по соседству с вами?

Я не сразу поняла, о чем он:

— Знаю. А при чем тут…

— Поговорите с ним о вашей дочери. Только не рассказывайте, что это я вам присоветовал.

— Так ведь он же бандит, говорят…

Следователь не ответил, молча, подписал мой пропуск.

Я брела по улицам, постоянно спотыкаясь в жидкой ледяной кашице. Петьку я знала с детства. Он лет на пять старше моей Любочки. Вечно сопливый, прыщавый и голодный младший отпрыск многодетной семьи. Теперь живет со старухой матерью. Остальные дети — кто помер, кто отсиживает срок в тюрьме. Сам Петька тоже «ходку сделал», еще подростком. Во дворе поговаривали, что он связан с криминалом. По правде сказать, меня раньше мало интересовала жизнь пацанов из соседнего дома.

Я хотела было посоветоваться с мужем, но он только промычал что-то невразумительное в ответ. Я сказала о предложении следователя Кате. Дочь смотрела на меня глазами взрослого человека: — Давно пора. Ментам начхать на таких, как мы. Они вон убийц ловить не успевают, а бандиты все друг друга знают, кто, чем занимается. Нечего сидеть, сложа руки. Нужно попробовать. Хочешь, я с тобой пойду?

— Нет-нет, лучше я сама. Ты дома будь.

— Вам чего? — спросил Петька вместо приветствия. — Мамки дома нет.

— Я к тебе… к вам. Поговорить.

Он пожал плечами, кивнул — проходите. В тесной кухоньке — беспросветная бедность. Но чисто. Видно, мамаша старается. На столе — початая бутылка вина, нарезанная скумбрия, черный хлеб. Картошка в мундире. Петька, молча, поставил на стол еще один стакан, тарелку. Достал вилку. Думаю, он сразу понял, зачем я пришла, но ждал моих слов. Я залпом выпила предложенное вино.

— Петя… Петр… Я поговорить, — и тут во мне что-то лопнуло, я упала на колени, забилась, закричала, захлебываясь слезами: — Любочку., найти… спаси…

В общем, не помню, что я тогда говорила. Кажется, хватала его за руки, обнимала за колени. Он пытался поднять меня:

— Тетя Таня, да вы что, успокойтесь.

Оказывается, он помнит, как меня зовут! Сует мне стакан, от которого противно пахнет валерьянкой. Постепенно прихожу в себя. Ко мне возвращается способность изъясняться членораздельно. Петька слушает, не перебивает. Он наверняка все знает о моем несчастье. Не отрицает своих связей с… темными силами.

— Ладно. Я попробую. Ко мне больше не приходите. Узнаю Что-нибудь, сам приду. Ждите.

Я снова пытаюсь благодарить, но Петька вырывает свою руку:

— Прекратите. Все, идите домой, я жрать хочу и спать.

Потянулись долгие дни и ночи ожидания. Снег в тот год лежал непривычно глубокий, поэтому мои безнадежные походы по лесам пришлось прекратить. Как автомат, ходила на работу, в магазин. Готовила еду, занималась домашними делами. Время было вязким, как конфеты-тянучки, за которыми мы бегали в детстве в лавку. Только горьким. Когда Петька, наконец, явился, я даже ничего спросить не могла, голос вдруг пропал. Муж что-то бурчал, негромко матерился. Дело взяла в свои руки Катя. Спокойно пригласила Петра сесть, предложила чаю. Он отрицательно мотнул головой.

— Мне некогда сидеть тут у вас, Я узнал, где Люба. Ее можно вернуть. Но это стоит больших денег. Если согласны, вам дают десять дней на то, чтобы собрать деньги. Я выпросил, я понимаю — их у вас нет. Через десять дней отдадите мне.

Не согласны — не найдете ее никогда.

Он оторвал кусок от лежащей на столе газеты, написал сумму. Добавил значок доллара. У меня потемнело в глазах: я даже представить себе не могла, как выглядит такая куча денег!

— … — выругался муж, не стесняясь ни меня, ни Кати. — Это что, билет на Марс?

— Примерно.

— Нет, ты скажи, — муж полез к Петьке, — за что такие деньги? На вес золота перепродаете мне мою дочку?

— Придурок, — Петр оторвал от себя его руки. — Из заморского борделя ее выкупить надо, понял?! Решайте. Я зайду через десять дней.

— Мы согласны, согласны! — закричала я. — Мы найдем деньги!

— Интересно, сколько ты себе отстегнешь, заступничек? — процедил муж сквозь зубы. — Или, может, натурой потом возьмешь?

Петькины глаза стали узкими, как лезвие ножа:

— Мне Любка первому новый велик кататься давала, другим не давала, а мне давала. И пирожками всегда угощала. А ты… ты… козел.

Мы ругались с мужем всю ночь: он не верил в способность Петра нам помочь, в то, что Любу можно вернуть. Может, он даже не верил, что она жива. Катя приводила аргументы и плакала. Я кричала, доказывала, молила и пила валерьянку. Муж спорил, матерился и призывал ехать в столицу к генеральному прокурору. И заодно посадить всех бандитов. Потому что Петр ничем не лучше тех, кто увез Любочку. Наступило серое утро, и мы занялись продажей всего сколько-нибудь ценного в нашем доме. Да и квартиру тоже продали за бесценок. Сняли хатку-времянку на окраине. И все же нам не хватало трех тысяч.

В назначенный день мы ожидали Петра. Бумажку с новым адресом я накануне бросила ему в почтовый ящик. Зайти не решилась — не велел.

Он пришел — и Катя швырнула ему в лицо (мы не успели сказать ни слова):

— Мы не смогли собрать всю сумму. Забирай все, что видишь. Хоть меня в придачу.

— Катя! — вырвался у меня крик.

— Ну, ты, однако, и дура… — Петька даже изумился. — Заткнись, малолетка. Лучше сопли вытри. Я одолжу вам трешку. Отдадите потом. Говорят, ваш дед в селе хату продает…

Он и это знал — что отец решил продать дом, чтобы наскрести недостающее.

Я не знаю, были ли в тот год Рождество, Новый год и Восьмое марта. Будни и праздники слились в единый поток ожидания. Просто поток времени, без дней и ночей, без названия.

Наступил день. Скрипнула калитка. Петр шел первым. За ним — высокая, тонкая, как веточка ивы, бледная женщина. Эта женщина не могла быть моей Любочкой. Моя девочка всегда была чуть полновата, с милыми ямочками на щечках. Густая грива непокорных кудряшек. Как у меня, только беленьких. Она всегда улыбалась. А у этой — короткая стрижка почти «под ноль», на прозрачном лице только глаза светятся. Господи, но откуда, же у нее родинка над губой, такая знакомая, такая родная? Слава Богу, Петр успел меня подхватить, не дал хлопнуться в обморок. Любочка гладила мои руки, дрожащим голосом шептала:

— Мамусенька, родная, прости меня, я вернулась. Вернулась.

Таня заглянула в пустую пачку сигарет, вытащила из сумки другую.

— Курю, как паровоз. Не могу иначе. Знаешь, я позволила себе задать ей только один вопрос, через несколько дней: зачем она села в машину к незнакомым парням? Люба улыбнулась мне снисходительно, как маленькой. Разъяснила спокойно:

— Что ты, мамочка, я села в машину к человеку, которого любила. Думала, что и он меня любит и приехал за мной. А это просто бизнес такой: найти смазливую девочку, обучить ее премудростям секса, опробовать самому и передать покупателю-оптовику. Очень доходное дело.

Мне показалось, что под моими ногами раскрывается бездна. Ты можешь себе представить такой бизнес? Я в ужасе пробормотала:

— Надо же… в милицию…

Люба грустно покачала головой:

— Когда я уезжала, мне напомнили, что у меня есть еще сестренка. Да и родителям рано на кладбище. Так что милиция пусть спит спокойно.

А Петр к нам зачастил. Они подолгу болтали с Любой о чем-то, сидя под деревом в саду. И через некоторое время вдруг услышала, как моя Люба… смеется.

— Любочка, — попыталась я задать ей еще один беспокоящий меня вопрос, — ты вот с Петей… ну, дружишь… А ведь он…

— А он — бандит, да? Так ведь он и не прикидывается принцем на белом коне. Ничего не обещает и не врет. Петька — не убийца и девчонками не торгует. Так, рэкетуха в мелких масштабах. И с лапами своими ко мне не лезет. Работу мне нашел: селедку продавать на рынке.

— Селедку? А институт? Можно осенью восстановиться.

— Нет, мама, осенью я хочу уехать. Подальше отсюда. Тут в меня все пальцами тычут, и сама знаешь, что говорят. Я бы уехала сегодня же, но… сил просто нет, — она впервые заплакала.

И мы собрали остатки вещей и приехали все вместе сюда, в мой родной городок. Трудно было — не передать. Мы старались никому ничего не рассказывать, ради Любы. Переехали — и все тут, кому какое дело! А работы нет. Жить — негде. Есть — нечего. Живем у моих стариков в хибарке, которую они купили после продажи дома. Шестеро — в двух комнатенках. Спим покатом на полу. Гриша — муж — попивает. Но сейчас уже легче. Гриша начал мало-помалу подрабатывать ремонтом всяких там электрочайников и утюгов. Я устроилась в лавку к Тольке из десятого «Б», помнишь его? У него теперь пара магазинчиков есть. Катерина скоро школу заканчивает».

— А Люба? — решилась я спросить.

— Люба… помогает маме по хозяйству. Но главное — она смеется, разговаривает. Она оживает, понимаешь?! А первое время была как мертвая… Недавно Петр приезжал — за ней. Неужели это любовь такая у них, а, Кира?

И вдруг Таня улыбнулась, и сразу же вспыхнули странным светом все ее многочисленные веснушки:

— А здорово, что мы с тобой встретились! Оказывается, мне давно пора было все это кому-то рассказать, освободиться от теней. Спасибо тебе.

— За что?

Да за то, что выслушала. Без дурацких вопросов и бессмысленных советов. Но один совет мне все, же нужен: ты вот чем волосы красишь? А то ведь с этой жуткой метлой надо что-то делать! — Танька тряхнула пегими прядками. — Как думаешь, попробовать свой рыжий?