Каша, которую заварила Марго

Вот говорите — скучно живем. Как же! Иной раз и не знаешь, из какой ерунды какое событие может случиться…

Однажды сидим мы вечерком на лавке и рассуждаем себе: как раньше любили и как сейчас. И дед Василий Рыжов с нами. Жена его, Нюра, уехала к дочери в город погостить, он к нам и прибился. Прибился и давай рассуждать, какая у него с Нюрой любовь. С самого начала. Как израненный с фронта прибыл, как врачи сказали, что хром будет, а Нюра все одно — орел ты мой. И как, когда у них дочка народилась, хотел ее тоже Нюрой назвать, но жена решила — Нина. А потом, говорит, всю жизнь, на кого ни взгляну — против моей Нюры ни одна не тянет.

И как-то нас эти рассуждения поддели. Особенно Тамарку — продавщицу, у которой всю жизнь недостача с мужиками. Она возьми да скажи:

— Вот ты все Нюра да Нюра. А где она, где?

— Как где? К Нине поехала. Зять, не злоупотребляет ли, проверить. По Славику соскучилась. Хоть армию отслужил — нам все внучок малой. Я бы тоже с ней. Да как живность-то бросить?..

— Что-то долго она их там проверяет. Поди, второй месяц. Я думаю, дед, нашла она там себе генерала. В отставке. Гуляют они себе по бульвару. А что? Наша Нюрка загляденье. Сережки в магазине мерила, так, поверите, бабы, хоть бы один волос седой.

И переехали мы про цены говорить. О Нюре-то так, смехом, сказали да забыли. Только стала я замечать, что дед как бы сам не свой ходит. «Приболел, что ли, сосед?» — спрашиваю. «Нет,— отвечает,— Ничего».

А раз вижу: вышел в пиджаке и калитку за собой прикрывает. «Далеко ли собрался » — «Да на почту»

На почте же у нас сидит Валька Рыжова. Так-то она баба ничего. Одно плохо — книжки любит читать. Затем и на почту пошла. Телеграмму отстучала — читай. Бандероль приняла — читай. А читает она все про королей, красавиц и безумную любовь. Оттого и прозвище у нее такое — Королева Марго. Сделалась же она от этих книжек какая-то малахольная. Ей чего говоришь — а она только глазами хлоп-хлоп. То ли слышит, да не видит. То ли видит, да не слышит. И вот эта Марго такую нам кашу заварила…

На следующий день воскресенье было. Небо синее, рябина красная, погода теплая, огороды убранные. Сидим мы, значит, опять на той же лавке и про свое говорим. Вдруг видим: две легковушки одна за другой медленно едут. За ними автобус. А на передних «Жигулях», Господи, помилуй, два венка зеленых с розами. На черных лентах написано. На одном: «Любимому супругу от безутешной вдовы». На другом: «Дорогому папе от детей и внука». Матерь Божья! Остановились они у Васиной калитки, напротив нас. Вижу я: из «Жигулей» под руки Нюру выводят. Ее и не узнать: еле живая, глаз не видно. Нинка зареванная вылезла. И народ из автобуса повалял в черных платках и с цветами. Внук же Нюрин, Славик, из багажника один за Другим два ящика водки достает и прямо в пыль дорожную ставит. Тут все наши мужики, которые подошли, напряглись. Я к Нюре бросилась. А она: «Ой, горе-то, какое! Васенька мой…»

— Чего, Нюр, Васенька?

— Ой, на кого ты меня покинул, сокол мой…

Ноги у нее подгибаются — на дорогу прямо и опускается. А Саша, зять их, ее держит и говорит ей: «Мужайтесь, мама, возьмите себя в руки».

Я прямо за грудь схватилась:

— Куда он покинул, Нюр? Да он у меня час назад батарейки занимал. Балалайка, моя, говорит, заглохла, что

делается в мире — не слышу…

Тут Нюра часто заморгала и на обе ноги встала. А Славик всех распихал, палисад перемахнул и с разбегу в дверь вломился. Все за ним. Только мы, соседки, ящики с водкой поближе к крыльцу подтянули, чтобы какого конфуза не вышло. Зайти не решаемся, ждем, что дальше будет.

А в доме тишина такая, будто там действительно все вымерло. Потом что-то затрещало, загрохотало.

Вышла Нина. Шатается. Прямо так на ступеньки и опустилась. А в руке у нее телеграмма. За ней Славик. Взял у матери бумажку и говорит: «Нате, читайте». Сам от смеха давится, а у меня прямо мурашки по спине побежали. Читаем в телеграмме: «Василия задавила машина. Срочно выезжай. Рыжов».

Вдруг видим, с другого крыльца дед Василий слетел как на крыльях, и прямиком через огород. Так несется, будто у него не хромая нога, а все четыре и здоровые. А за ним Нюра. В руках у нее дедова синяя рубашка, жгутом свернутая. «Я тебе,— кричит,— дам, паразит! Я тебе и как задавило, покажу, и генералов заодно!» А уж что дальше она ему говорила, не слышно было. Умчались они, да и галдеж вокруг стоял несусветный.

— Так. Дело ясное. Поминки отменяются. Чего, мам, с венками делать будем?

— Тащи их, Славик, в овраг,— отозвался Саша.

— Как в овраг? — встрепенулась Нина,— Может, кому…

— Точно, мама. Говори, народ; кому надо? За половину отдаю. Запасайся впрок. А то подорожает… Это Славик. А Нинка свое:

— Ну, папаша. Ну, спасибо. В какую копеечку меня выставил! Одного сервелату на пятнадцать тыщ. А рыбы красной? Держись ты у меня в следующий раз!

Тут с ней Сашка, муж ее, схватился:

— Ты меня, Нинок, не позорь. Ну, их к бесу, эти венки. И деньги. Нарисуем еще. Вот нервы, это да. У меня руки второй день трясутся…

— Я знаю, отчего они у тебя трясутся! Отойди, говорю, от ящиков!

— А чего мне отходить? С динамитом они, что ли?

Тут Саша пнул ногой ящики. Бутылки звякнули. Мужики побледнели. Леха — электрик потер рукой там, где сердце, и медленно сказал:

— Ты, Саш, главное, не нервничай!

— Не нервничай! Мне эта телеграмма, может, полжизни стоила. Как ее получили, теща сразу бряк в обморок, я за «скорой». Нинка ревет, вся не в себе. Славик сел на телефон к вам дозваниваться: где, мол, дед, то есть тело. Куда бежать, за что браться…

— К нам дозвонишься! Как же! — зароптали кругом.

— То-то и оно. Сплошной туман. И все на мне. Все достал, все купил, всех оповестил, в автобус посадил и привез. Чтоб родной жене и теще никаких забот, кроме прощания с дорогими чертами. И вот — вы слышали? — какое обращение?

Нина пошла на попятную;

— А я что, Саш? Я только говорю, что вроде пить за то, что папа не помер, неудобно…

И всхлипнула. Саша не стал усугублять.

— Да что ты, Нину ля, у нас другой причины не найдется? Праздников, что ли, мало?

Тут все зашумели, мол, чего там, конечно, найдутся. Даже сколько угодно. На выбор. Один мигом сбегал в избу за численником. Оказалось: действительно, событий хоть отбавляй. Тут и Куликовская битва, и День железнодорожника, родился Драйзер, замечательный писатель, ледокол «Иосиф Сталин» вышел в первый арктический рейс. А еще, где восьмое августа, написано: «Князь Репнин разбил турок и взял крепость Измаил».

Вот народ обрадовался! Взял — не отдал, как же по этому поводу не выпить? Один только муж Королевы Марго грустный стоял. «Пойду,— говорит,— шею ей намылю, чтоб наперед наука была — Дочиталась! Хоть бы думала — разве может машиной задавленный, телеграммы посылать?»

Но тут Нинка закапризничала. По поводу взятия Измаила у нее появились сомнения. Все принялись уговаривать. И не заметили, как Нюра с Василием тихонечко подошли и сели в сторонке. Слушали-слушали, чего народ волнуется, потом дед кашлянул и говорит: «Тут такое дело. У нас через две недели с Нюрой Максимовной пятьдесят лет беспорочной службы».

Мы так и ахнули: «Это же надо!» — И молчали.

Тамарка на радостях магазин открыла, его и ополовинили. Сервиз купили, тюль, кофемолку, батареек деду впрок. Столы на улицу выставили. Всего натащили. Королева Марго селедки баночной принесла, а сама как бы не при чем: глазами хлоп-хлоп.

Ну и свадьба была! Я такой не припомню. Нюра в новых серьгах, Василий глаз с нее не спускает…

Потом мужики до того развеселились, что хотели от себя лично вынести Королеве Марго благодарность за наплевательское отношение к работе. Но мы, женщины, между собой решили, что наша книгочейка тут ни при чем. Все дело в любви. Старая она или новая, но уж коли есть — то есть…

P.S. Эта история вовсе не придумана.

источник http://jenskie-istorii.info/