копирование и перепечатка любых материалов сайта jenskie-istorii.info строго запрещены! Нарушение авторских прав будет преследоваться в судебном порядке.
Я всегда любила ездить в командировки. Наш директор об этом знал, и, когда возникала производственная необходимость послать сотрудника в другой город, выбор, как правило, падал на меня.
Так случилось и в тот раз. Шеф вызвал меня в кабинет и спросил:
— Соня, поедешь в командировку?
— Поеду, — без раздумий ответила я.
— Вот за что я тебя люблю, — удовлетворенно сказал директор, — это за то, что ты сразу же соглашаешься, даже не спросив, куда ехать и на сколько.
Я промолчала.
— В Ивано-Франковск на две недели, — продолжил шеф. — Причем есть небольшой приятный сюрприз. Купейных билетов в кассе не было, и Лера взяла тебе в СВ.
Я поблагодарила директора, хотя, по большому счету, мне было абсолютно все равно, в каком вагоне ехать — лишь бы с людьми. В этом плане плацкартный даже лучше, но у нас — солидная фирма, и секретарша Лерочка таких билетов никому из сотрудников не берет принципиально.
Спальный вагон меня разочаровал. Во-первых, из оконных щелей немилосердно дуло, и поэтому в купе было почти так же холодно и промозгло, как и на улице. А во-вторых, вторая полка пустовала. Похоже, мне предстояло путешествовать в одиночку, без попутчика, и это огорчило меня сильнее, чем холод в вагоне.
Знаю, многим это может показаться странным. Наверняка кто-то скажет: «Подумаешь, трагедия… И вообще, как попадется какой-нибудь зануда или хам… Лучше уж одной ехать». Конечно, они будут правы, но только по-своему. Им же невдомек, что я сбегаю в частые командировки, именно от своего безнадежного одиночества и знакомство с любым человеком приносит мне радость. Только не подумайте, ради Бога, что я пытаюсь таким образом познакомиться с мужчиной, в надежде устроить свою личную жизнь. Ничего подобного. Не пытаюсь и не надеюсь. Просто, когда я общаюсь с людьми — не важно, мужчинами, ли, женщинами ли, рождается греющая душу иллюзия, что в этом мире я еще кому-то нужна.
Конечно, очень необычно, даже противоестественно, когда еще сравнительно молодая женщина одинока настолько, что рада знакомству даже со случайными людьми.
— А родственники, соседи, сослуживцы? — спросите вы.
— Да, разумеется, — отвечу я. — Сослуживцы относятся ко мне с уважением, соседи — милые, приличные люди, а родственники не забывают прислать мне к празднику поздравительную телеграмму. Но у них у всех своя жизнь свои проблемы… А навязывать людям общение я считаю неэтичным.
Итак, я оказалась в купе спального вагона, где мне предстояло провести больше суток. Я немного почитала и стала укладываться. Обычно под мерный перестук колес я засыпаю мгновенно, но в этот раз мне никак не удавалось даже задремать.
«Наверное, это от холода», — подумала я и потянула с соседней полки второе одеяло. Соорудила себе герметичный «кокон», свернулась калачиком и от нечего делать стала вспоминать прошлое.
Я не всегда была одинока. Была единственным и очень любимым ребенком. После школы я поступила в институт, а в двадцать один год вышла замуж за своего преподавателя по политэкономии. Денис, несмотря на свою кандидатскую степень и должность доцента, был сравнительно молод (всего тридцать лет) и довольно хорош собой. Заядлый турист, душа компании, интеллектуал и эрудит, он был объектом воздыханий нескольких десятков студенток. А выбрал меня. Этот факт льстил моему самолюбию и позволял немного свысока посматривать на неудачливых соперниц.
Через пять месяцев после свадьбы я забеременела. Беременность моя длилась всего семь недель. А потом я отправилась в абортарий. Признаюсь, мне очень не хотелось терять ребенка, но Денис привел целую кучу аргументов, логически объясняющих, почему я должна это сделать.
— Во-первых, ты еще учишься, во-вторых, я сейчас пишу докторскую, в третьих, у нас проблемы с жильем, в-четвертых… В-пятых, в-шестых, в-седьмых…
В итоге муж просто подавил меня своим авторитетом.
Так получилось, что ни у меня, ни у моих родителей не было знакомых медиков, а Денис, как я поняла позже, мыслил глобальными категориями и не счел нужным снизойти до такой мелочи, как «простенькая» женская операция.
Я взяла в женской консультации направление на аборт, сдала необходимые анализы и с торбочкой, в которой лежали паспорт, ночная рубашка и шоколадка «Аленка», отправилась в отделение оперативной гинекологии. Как в языческий храм для совершения кровавого жертвоприношения.
Я думала, что мне сразу сделают операцию, и я, отлежавшись пару часов, вернусь в тот же день домой. Но в этой больнице были свои правила. Женщина поступала в отделение, а аборт ей делали только на следующее утро. Соседки по палате вязали, читали и вполголоса рассказывали друг другу истории из своей жизни. К вечеру я уже знала, что рыжая Зоя имеет троих детей, у красавицы Лиды полугодовалый ребенок («думала, что, пока кормлю, залететь не могу, а вот такая непруха»), а пятнадцатилетнюю Вику избавиться от ребенка заставляют родители.
Ровно в десять в палате погасили свет, душещипательные истории сменились анекдотами, и все три мои соседки хохотали, зажимая руками рты, чтобы не навлечь гнев строгого медперсонала. А у меня на сердце было так
— паршиво, что от анекдотов и глупого смеха женщин стало просто мутить. Я накинула халат и выскользнула в навечно пропахший хлоркой коридор. Вышагивала по вытертому линолеуму (пятьдесят шагов туда, пятьдесят — обратно). И думала, думала… У каждой из моих соседок по палате была по-настоящему уважительная причина убить в себе только что зародившуюся жизнь. Но я-то как здесь очутилась? Неужели Денис настолько поработил мою волю, что я, как бессловесное животное, отправилась на заклание? А ведь еще не поздно все переиграть! Спущусь сейчас вниз, разыщу нянечку, выпрошу у нее свою верхнюю одежду и — домой. И пусть Денис говорит, что хочет. Пусть обижается, ругается, даже перестанет разговаривать на время. Все равно рано или поздно мы с ним помиримся, а через семь месяцев у нас появится лучший в мире малыш…
— Ты чего бродишь, как привидение? — услышала я за спиной голос.
Обернулась. Рядом со мной стояла молодая (примерно одного возраста со мной) медсестра. — Что, не спится?
Я кивнула: «Да, не спится».
— Первый раз у нас? — спросила девушка.
— Первый.
— Не переживай. Дашь врачу денег — укол хороший сделает. Ничего и не почувствуешь.
Лицо медсестры было симпатичным, ее слова — полны участия, и я решила поделиться с ней своими сомнениями, а если получится — взять в «соучастницы» своего побега.
— Вы не подскажете, — сказала я шепотом, — как бы мне свои вещи забрать? Прямо сейчас.
— А что случилось? — настороженно спросила девушка.
— Я… Мне… В общем, я передумала делать аборт.
— Совсем с ума сошла?! — лицо медсестры стало холодным и неприятным.
— Зачем тебе это надо? Пеленки, ор по ночам… Ты же молодая. Успеешь еще ярмо на шею надеть.
— Нет, я решила. Буду рожать.
— Идите в палату — сказала девушка строгим официальным тоном и пошла дальше по коридору.
Я дождалась, пока она скроется в ординаторской, и тихонько спустилась вниз по лестнице. На дверях раздевалки, где хранилась верхняя одежда больных, висел большой амбарный замок. Я побродила по цокольному этажу, потом вернулась в свою палату, ничком легла на кровать. Виски ломило, а в затылке пульсировала острая, вызывающая тошноту боль. «Все равно ехать домой уже поздно, — решила я. — Переночую здесь, а утром предупрежу врачей и уйду. А сейчас надо как-то избавиться от этой жуткой головной боли». Я снова вышла в коридор и буквально лоб в лоб столкнулась с той самой медсестрой, с которой разговаривала полчаса назад.
— Я же сказала, чтобы шли в палату, — с непонятной злостью сказала девушка.
Для выяснения отношений слишком неподходящий момент, поэтому я сделала вид, что не замечаю ее агрессивного тона, и предельно вежливо попросила:
— Дайте мне, пожалуйста, какую-нибудь таблетку от головной боли.
Лицо странной медсестры снова залучилось участием:
— Иди, ложись, я тебе укол сделаю…
После укола я моментально уснула, а проснулась от того, что кто-то настойчиво тормошил меня, схватив за плечо.
— Дубицкая? Тебя уже два раза вызывали… Врачиха там чуть ли не матерится.
Я с трудом открыла глаза. Голова была чугунной и соображала очень туго. В первую минуту я даже не могла понять, где нахожусь. Затем вспомнила, обвела взглядом палату. Лида и Зоя лежали поверх одеял с грелками на животах, а рыжая Зоя стояла возле моей койки и трясла меня, как грушу.
— Давай просыпайся. Тебя зовут…
— Куда зовут, зачем?
— Ну, даешь, подруга! Ты зачем сюда пришла? На аборт… Забыла, что ли? Иди скорее, там, в абортарии, никого нет, все уже отстрелялись.
В палату заглянула высокая женщина в резиновом переднике, забрызганном кровью, и марлевой повязке на лице.
— Дубицкая, сколько можно тебя звать?! Ты думаешь, что у нас тут других дел нет? А ну марш в операционную!
Может, будь я тогда постарше и поопытнее, объяснила бы этой возмущенной врачихе, что в мои планы уже не входит прерывание беременности. Но… я, как телок, молча пошла за ней, безропотно взгромоздилась на пыточное кресло, подставила руку для укола…
Домой в тот день я не вернулась. У меня началось сильное кровотечение, пришлось выскабливать меня снова (на этот раз уже без наркоза). Я больше трех недель провалялась в больнице с осложнениями после аборта, а потом еще полгода лечилась от тяжелейшей депрессии. Но постепенно жизнь снова вошла в привычную колею.
Я окончила институт, Денис защитил докторскую. Мама (отец к тому времени уже умер) переехала в Полтаву, чтобы ухаживать за старшей сестрой, перенесшей инсульт, так что квартирный вопрос тоже был решен.
Денис, имевший логический склад ума, как гроссмейстер, просчитывал нашу жизнь на много ходов вперед. И вот в один прекрасный день он мне сообщил, что теперь не видит никаких препятствий для того, чтобы увеличить нашу семью на одну человеко-единицу. Дал мне, так сказать, руководство к действию. Итак, разрешение на плановую беременность было получено. Но судьбе плевать на наши планы. Она играет в свои шахматы, где все мы просто пешки. Захочет — сделает ферзем, захочет — совсем выбросит с поля…
В течение двух лет я пыталась забеременеть, но тщетно. Обратилась к врачам. Те долго истязали меня анализами и болезненными процедурами, а потом дружно развели руками: «Понимаете, первый аборт часто бывает причиной последующего бесплодия».
— Так что, совсем никакой надежды? — спрашивала я.
— Ну, зачем же так пессимистично… Может быть, когда-нибудь… Вы надейтесь и ждите…
И я надеялась и ждала, а вот Денис ждать не захотел. Он завел роман со своей аспиранткой, и как только она сообщила ему о том, что ждет ребенка, собрал вещи и быстренько ушел, создав новую, как он сам сказал, «полноценную» семью. А я осталась одна. Без мужа, без ребенка, без надежды… А спустя полтора года и без мамы (обширный инфаркт — и мгновенная смерть). Так для меня началась эра одиночества. …Поезд затормозил на каком-то полустанке. Я выглянула в окно. В свете одинокого фонаря белыми мотыльками плясали крупные снежинки. На перроне пусто. Почти пусто. Фигура в темном быстро промелькнула за окном, и снова только заснеженные деревья и качающаяся на ветру лампа допотопного фонаря…
Поезд тронулся и стал медленно набирать ход. Я снова закрыла глаза и, чтобы поскорее уснуть, представила себе караван верблюдов, стала их мысленно считать. На шестнадцатом верблюде дверь в купе тихонько открылась, и послышался шепот проводницы: «Вот ваше место». Высокий мужчина тихо зашел в купе, повесил на крючок пальто и сел на свободную полку.
— Здравствуйте, — сказала я.
— Здравствуйте, — ответил мужчина.
— Я вас все-таки разбудил… Извините.
— Я не спала, — успокоила я попутчика. — Здесь такой холод, что уснуть невозможно. Вот, даже ваше одеяло пришлось утянуть. Возьмите…
— Ну что вы, — галантно возразил незнакомец. — Не надо. Я могу спать по-походному, не раздеваясь. В крайнем случае, своим пальто укроюсь…
Спать совершенно расхотелось. Мы разговорились, а в два часа ночи вдруг почувствовали зверский голод и начали доставать из сумок свертки с едой.
— Угощайтесь, — сказала я, разворачивая промасленную бумагу, в которую были завернуты пирожки.
— Ой, как здорово. Домашние… — по-детски обрадовался мужчина и потянулся к пирожку. — А с чем они?
— Эти — с капустой, а эти — с рисом и яйцом, — я благоразумно промолчала о том, что купила эти пирожки накануне в ближайшей кулинарии.
— А что, разве ваша жена не печет?
— Не знаю, может, теперь и научилась. Но когда вместе жили — не пекла. А вот мама у меня мастерица по пирожкам была. У нее такие же вкусные, как у вас, получались…
Я не буду слишком подробно описывать наше знакомство с Мироном. Скажу только, что в Ивано-Франковске (откуда он был родом) у нас случился короткий, ни к чему не обязывающий роман, и к концу моей командировки мы расставались скорее как старые добрые друзья, чем страстные любовники.
Мирон, как и положено другу, пришел проводить меня на вокзал. На перроне протянул мне свою визитку.
— Позвонишь мне как-нибудь?
— Хорошо, — улыбнулась я. — И ты тоже звони… Если будешь в нашем городе, заходи — я всегда буду рада тебя видеть. Вот мой адрес…
«…Надейтесь и ждите», — много лет назад говорили мне врачи. Чудо случилось тогда, когда я уже давно не надеялась и не ждала. Но оно все-таки случилось.
— Замужем? — спросила женщина-гинеколог, снимая перчатки после осмотра.
— Нет.
— Возраст?
— Тридцать девять… Почти сорок.
— Ну что ж… Вы вовремя пришли — пока еще только восемь недель. Выписывать направление на аборт? Что вы делаете?! Перестаньте немедленно! — врачиха шутливо отбивалась от моих поцелуев и объятий. — Я так поняла по вашей реакции, что направления вам давать не надо?
Пожилая гинеколог все поняла правильно. Я оставила ребенка и радовалась каждой секунде беременности — нежданного и позднего подарка судьбы. Я носила свой большой живот осторожно, как хрупкий сосуд, стараясь не расплескать, не разлить его драгоценное содержимое раньше положенного времени. Мирон, к моему удивлению, звонил довольно часто, и мы по-дружески болтали с ним по телефону, делясь новостями. Вернее, это он делился новостями, рассказывая о продвижении по службе, о затеянном в доме ремонте, об охоте на уток… У меня же была, по сути, одна-единственная новость, но я не стала сообщать о ней Мирону: наш блиц-роман совсем не предусматривал дальнейшего развития отношений. К тому же, по большому счету, он не был мне нужен. Многолетнему одиночеству пришел конец. Теперь мою жизнь до самого края наполнил ребенок, который вот-вот должен был родиться.
«Скорая» привезла меня в роддом в половине второго ночи. Акушерка, с которой я заранее договорилась о родах, должна была вскоре приехать. А пока я мерила шагами предродовую палату и чутко прислушивалась к происходящему внутри меня. Боль была похожа на морской прибой: нахлынет — отступит… И с каждым следующим приливом больше, мощнее. В какой-то момент она стала такой сильной, что я не смогла сдержать долгий громкий стон.
В предродовую заглянула медсестра.
— Чего орешь? — грубо спросила она. — Вот бабы пошли: орут и орут, как кошки драные. У меня уже от ваших воплей голова пухнет. Когда ноги раздвигала, небось, не кричала, а теперь… А ну замолчи, я сказала! А то сейчас такой укол вкачу, что забудешь, как маму зовут…
Я собиралась сказать, что застонала всего только раз и что медперсоналу положено вести себя с роженицами корректно, но… Вместо того чтобы поставить зарвавшуюся медсестру на место, я в ужасе попятилась от нее. Я узнала эту женщину. Узнала в ту самую минуту, когда она сказала про укол. Восемнадцать лет назад она инъекцией обычного снотворного уже однажды разрушила мою жизнь, но теперь я сделать ей этого не позволю!
— Сонечка, как тут наши дела? — акушерка Надежда Пантелеевна, запыхавшись от быстрого подъема
по лестнице, вбежала в предродовую. — Пойдемка, милая моя, на стол, мне тебя посмотреть надо.
Да не закусывай ты губу, перекричи схватку, если так тебе легче, — Надежда Пантелеевна помогла мне забраться на стол и удовлетворенно сказала: — Вовремя успела. Сейчас уже потуги должны начаться.
Отдыхая в перерыве между двумя схватками, я сказала:
— Эта… ваша медсестра… Она… Ей просто нельзя в роддоме работать…
— Что, она уже и тебе успела гадостей наговорить? Вот дрянь! Сама ребеночка в шестнадцать лет вытравила варварским способом и больше детей иметь не могла. А теперь всем беременным и роженицам и мстит, как только может. Гнать ее отсюда нужно, только не получается… Она — родственница нашего завоблздрава.
— Ой, мамочки, — заголосила я и тут же растерянно сказала: — Надежда Пантелеевна… Мне… Мне срочно нужно в туалет.
— Тужься, милая, ну… Сильнее… Еще… Еще чуток. Вот так. Вот так, моя умница. Еще немного… Ну, давай! Снова, еще разочек!
Только что была боль и тяжелый труд с потом и кровью, и вдруг такое облегчение! Еще немного, и — взлетишь. И над всей этой чудесной невесомостью — звонкий и невообразимо прекрасный крик ребенка.
— Поздравляю, мамочка, — сказала Надежда Пантелеевна и подняла малыша повыше. — Соня, посмотри, кого родила?
— Мальчика, — прошептала я, задыхаясь от радости.
— А ждала кого?
— Его. Ждала. Так долго… Так… долго… — я не выдержала и расплакалась.
— Ну-ну, все в порядке. Чудесный малыш. Здоровяк, килограмма четыре, не меньше. А вот мы сейчас тебя помоем немножко, завернем в пеленку — и к мамке под сиську… Смотри, ухватился за сосок. Сразу. Вот молодчина… Давай, давай, малой, работай…
Сын сосал мою еще пустую грудь, а я смотрела на него и понимала, что более прекрасной минуты у меня в жизни еще никогда не было.
— Мужу сообщить, что сын родился? — спросила акушерка.
— Я не замужем.
— Но отец-то у мальчика есть?
— Он далеко. В Западной Украине.
— Женат?
— Разведен. Но я ребенка рожала не…
— Ты, девка, не мудри. Потом разберешься, для чего и для кого рожала. А отец о прибавлении знать должен. Может, он этого ребенка не меньше тебя ждал.
— Да он вообще не знает.
— Тем более… Давай телефон. Я сама с ним поговорю.
Я продиктовала телефон Мирона (скорее для того, чтобы акушерка не мешала мне общаться с малышом). Сашеньку (так я решила назвать ребенка) унесли в детское отделение, а меня отвезли в палату. Я задремала, а проснулась от того, что кто-то гладил меня по руке. Я открыла глаза: рядом на стуле сидел… Мирон.
— Который час? — зачем-то спросила я.
— Пять минут седьмого.
— А как же ты…
— На самолете.
Пауза слишком затянулась. И я, чтобы прекратить тягостное молчание, спросила:
— Ты к нам надолго?
— На пару часов. Сейчас попрошу мне ребенка показать — и сразу назад. У меня сегодня важная встреча.
— Удачи тебе…
— Поправляйся поскорее… — он коснулся губами моей щеки и быстро вышел. Я полежала несколько
минут, а потом потянулась к тумбочке, где стояла початая пачка сока. Нащупывая стакан, наткнулась рукой на тоненькую стопку фотографий. На них был снят заново отремонтированный дом Мирона (вид снаружи и внутри). На фотографии одной из комнат внизу синим фломастером крупными печатными буквами было написано: «Детская», а в углу тем же фломастером обведен овал, внутри которого — надпись: «А здесь мы поставим детскую кроватку».
источник http://jenskie-istorii.info/
